Райское молоко. Талибы взялись решать «героиновую проблему» Афганистана с помощью насильственной госпитализации

Борьба с грехом

Замминистра здравоохранения Афганистана Абдул Бари Омар довольно молод — несмотря на окладистую черную бороду, ему не дашь больше тридцати пяти. Он слушает мои вопросы нетерпеливо, будто надеясь скорее вернуться к другим, по-настоящему важным делам, одновременно просматривает сообщения на трех сотовых телефонах и отвечает кратко.

Да, «Талибан» начал насильственную госпитализацию наркозависимых — всего за три месяца в больницы отправили около пяти тысяч человек. Да, «Талибан» рассчитывает, что соседние страны помогут в борьбе с наркозависимостью, потому что это общая угроза. Нет, настоящий масштаб проблемы «Талибану» неизвестен, потому что прошлое правительство не собирало статистику должным образом, но на 2015 год от наркотической зависимости страдали около 3,5 млн афганцев.

Я задаю последний вопрос, хотя ответ на него мне известен:

— Употребление наркотиков — грех с точки зрения ислама?

Чиновник поднимает глаза от экрана мобильного.

— Любое одурманенное состояние, будь то от алкоголя или наркотиков — грех. И мы будем с ним бороться.

Бороться с наркоманией талибы начали сразу после своего прихода к власти 15 августа, устраивая массовые облавы. На какое-то время наркозависимые исчезли с кабульских улиц, а местные центры реабилитации оказались переполнены. Принудительные меры дали только временный эффект, продержавшийся в лучшем случае до середины сентября. Сейчас ситуация мало-помалу возвращается в прежнее, доталибское русло.

В течение одного дня мне довелось стать свидетельницей двух сцен. В первой несколько вооруженных талибов окружили старика и пытались — то уговорами, то силой — закатать рукава его рубахи. В конце концов им это удалось. Обнаружив, по-видимому, следы инъекций, талибы попытались посадить афганца в стоящую на обочине машину, но тот вырвался и неожиданно быстро скрылся за углом. Преследовать его не стали. Во второй сцене два боевика смотрели на наркопотребителей, бредущих по другой стороне дороги, а потом, поправив за плечами АК, зашагали в противоположную сторону.

То, что решено в стенах министерства, не всегда можно применить на практике.

По наклонной

— Какой наркотик вы употребляете?

— Героин.

— Сколько лет?

— Двадцать пять. Я начал еще во время гражданской войны… Уехал работать в Иран. Там было тяжело, а опиум был дешевым… Я начал курить… Меня поймали, избили и отправили в госпиталь. Это было три недели назад. В госпитале не было лекарств, не было еды… Я сбежал и вернулся сюда.

Пожилой человек в вязаной шапке опирается на ограду парка, как будто ему трудно стоять прямо, но его лицо не выглядит изможденным. Опиаты не вызывают прямого поражения органов, поэтому «стаж» употребления может быть огромным. Зависимые умирают либо от передозировки, либо от тех примесей, которые добавляют к опиуму, чтобы уменьшить стоимость.

За его спиной трое выкуривают дозу: насыпают на узкий кусок фольги порошок, подносят к нему зажигалку и через пластиковый корпус от авторучки втягивают дым. Порошок может быть героином или метамфетамином.

Многие зависимые проходят несколько стадий: насвар — гашиш — опиум — героин — метамфетамин. Как только один наркотик начинает действовать слабее, они переходят к следующему. Дойдя до последней, начинают употреблять все, что им удается раздобыть. Как правило, на стадии опиума наркопотребители уходят из дома. Семья и работа их больше не интересуют. Остаток жизни они, скорее всего, проведут на улицах и в больницах, со временем теряя человеческий облик от недоедания и болезней.

Места сбора зависимых в Кабуле всем известны: в парке Шахре-Нау, под мостом Поле-Сохта, под мостом у мечети До Шамшира, в шиитском районе Коте-Санги. Иногда они сидят на узкой полосе земли, разделяющей полосы шоссе в центре города, или спят, завернувшись в покрывала. Большинство из них безучастны ко всему. Те немногие, кто бодрствует, делятся на две группы: одни грустны, избегают смотреть в объектив и застенчиво улыбаются беззубым ртом, а вторые агрессивны и ищут на земле камень, чтобы швырнуть в непрошенного гостя.

Бывает и хуже — они атакуют, держа в руках шприц, которым регулярно колят себе героин десятки их товарищей по несчастью. Нападения и кражи в излюбленных наркоманами районах отнюдь не редкость, и даже кабульцы обходят их стороной.

Таксист, узнав, куда я еду, тут же рассказывает, что чей-то сосед пристрастился к опиуму и пропал без вести, а чей-то младший брат становился опасным после дозы героина и его приходилось связывать. К тому времени, как я добираюсь до моста Поле-Сохта, таких историй набирается на целую книгу.

Под мостом и рядом, в высохшем русле реки, среди мусора и бездомных собак собрались десятки людей. У них есть определенный распорядок: ночью они пытаются скрыться от рейдов «Талибана», утром сидят в своем убежище, днем пытаются раздобыть денег: собирают мусор на свалках, просят милостыню или воруют. Доза героина в Кабуле стоит около 50 афгани. В день может потребоваться не меньше десяти доз.

— Сейчас их тут мало, почти нет, — говорит таксист за моей спиной. — А раньше были сотни.

«Наши возможности очень ограничены»

Первое впечатление от реабилитационного центра «Ибн Сина» на восточной окраине Кабула — запах. Он чувствуется еще за воротами. Сладковатый, тошнотворный запах немытых тел, нечистот и каких-то медикаментов, который за два часа въедается в кожу, волосы и одежду. Впрочем, в кабинете начальника центра он почти не чувствуется.

Появление очередного иностранного журналиста начальника отнюдь не радует, но он распоряжается принести в кабинет чаю — таков закон афганского гостеприимства. Я начинаю расспросы.

— Сколько пациентов поступило к вам, начиная с 15 августа?

— Три тысячи. А центр рассчитан на тысячу пациентов.

— Как обстоят дела с препаратами? С лечением? Люди, которые живут в парке Шахре-Нау, говорили мне, что лекарств нет, и поэтому они бегут из больницы, когда начинается ломка…

Начальник с раздражением пожимает плечами.

— Все наркоманы — лжецы. Разумеется, мы делаем все возможное, чтобы помочь пациентам, хотя наши возможности очень ограничены. Три раза в день мы даем им пищу и лекарства. Когда у них наступает ремиссия, мы рассказываем, как жить дальше, как справиться с депрессией. У нас есть библиотека, спортзал, мы учим их читать Коран…

— Как именно проходит лечение?

— Мы распределяем пациентов по блокам в зависимости от стадии. Первые 15 дней идет детоксикация, а после пятнадцатого дня человеку становится тяжелее всего… Таких чаще всего переводят в неотложное отделение. Потом снова в общие палаты.

— Сколько пациентов на вашей памяти окончательно излечились?

— Немного. Я даже курить бросить не могу, а эти люди были зависимы годами. На мой взгляд, лечение дает только временный эффект, особенно если их принуждать. Скорее всего, они вернутся к прежней жизни, как только выйдут отсюда.

«Мы же люди, а не животные»

Второе впечатление от центра реабилитации — грязь. Она везде: на полу, на стенах, на телах, одежде, а иногда и лицах пациентов, на тарелках в столовой. На кроватях нет постельного белья, флисовые одеяла выглядят так, будто их не стирали годами. Спать пациентам приходится по двое, потому что госпиталь переполнен.

На окнах решетки, на заборе колючая проволока. Сопровождающий меня санитар между прочим замечает, что в госпитале лечат не только наркозависимых, но и душевнобольных. Большая часть пациентов побриты наголо (чем длиннее волосы — тем дольше человек здесь пробыл) и пугают худобой.

В блоке, рассчитанном на первые 15 дней лечения, молодой человек жестами подзывает меня к себе из-под одеяла. Пациенты этого блока в основном «сидели на игле», и теперь прячут руки, изуродованные инъекциями — либо заворачиваются в одеяла, либо держат длинные рукава застегнутыми на все пуговицы на запястье.

— Напишите, что нас морят голодом — только чай и рис, и больше ничего. Мы же люди, а не животные. Разве так можно? Лекарств тоже не дают…

— Не ври, братишка, — прерывает его санитар. — Мы стараемся. Ты же знаешь, что сейчас происходит, денег нет ни у кого.

— Неправда! Вот ты получаешь зарплату…

— Нет, не получаю уже пять месяцев.

Человек под одеялом недоверчиво крутит головой и меняет тему.

— Я был учеником пекаря. Так скучаю по пекарне, по работе, по своей семье…

— Как вы сюда попали?

— Эти… — он отпускает нецензурное слово в адрес талибов, — поймали меня и привезли.

— Почему вы начали принимать наркотики?

Он отвечает не сразу.

— Мне было тяжело. Трудности были, понимаете? В Афганистане у всех трудности.

Продолжение следует

Мне казалось, что люди, страдающие физически и морально, не будут словоохотливы, но нет. Стоит спросить, с чего все началось, как они начинают рассказывать, с возмущением или печалью, а иногда и в эйфории.

— Меня мучили боли в желудке, а в нашей деревне не было ни врача, ни лекарств. Тогда шла война с русскими. Я начал курить опиум, он снимал боли. Потом пристрастился к героину. Сейчас живу под мостом, там меня поймали талибы. Избили и привезли сюда, — говорит один из пациентов клиники.

— Я учился в Германии, хорошо говорю по-немецки. Я образованный человек, не подумайте ничего такого. У меня была хорошая работа, очень хорошая. Я вернулся в Афганистан во времена Хамида Карзая, работал переводчиком в одной иностранной фирме, но меня мучила депрессия. У меня было много денег, но семьи не было, и я не знал, куда их тратить. Я попробовал гашиш просто из любопытства, чтобы чем-то заглушить тоску, а потом привык. И вот я здесь. Как я себя чувствую сейчас? Спасибо, гораздо лучше, — отвечает другой.

— Я был сотрудником Директората национальной безопасности, офицером высокого ранга, и неплохо зарабатывал. Но мои родные меня довели до этой больницы. Они не дали мне жениться, дома каждый день были скандалы… От этого безумия спасал только героин. Я потерял работу, а потом они притащили меня сюда. Нет, не талибы, мои домашние. Пригрозили убить. А еще мне во снах является бог. Что говорит? Хвалит меня. Но я ему не верю, он про нас забыл, — сокрушается третий.

— Мне девятнадцать лет, и я здесь. Я ничего тяжелее гашиша не курил. Просто это ошибка — талибы поймали меня, когда я разговаривал с настоящими наркоманами, — объясняет еще один пациент.

— А я двадцать лет сижу на героине. Зачем меня сюда привезли? Здесь ничего нет, ни лекарств, ни еды. Приходится есть траву. Видите, у меня полный карман? — показывает афганец и тут же отправляет пригоршню травы в рот.

— Не всему, что они говорят, стоит верить, — отмечает санитар, в несколько более дипломатичной форме повторяя слова директора. — Я не первый год здесь работаю, уже начал разбираться. Много, очень много терпения с ними нужно. К тому же тут было 400 человек персонала, но многие уехали, и сейчас нас не больше 250.

— Талибы привозят новых пациентов?

— Нет, сейчас перерыв. Но у нас и так в три раза больше, чем может быть. Зачем это все? Разве можно кого-то вылечить насильно? — возмущается санитар.

У ворот госпиталя молодые талибы, на вид почти подростки, о чем-то переговариваются и смеются, отставив в сторону оружие. Новая власть, которой еще предстоит научиться управлять Афганистаном и понять: силой можно решить не все проблемы, возникшие у страны за сорок лет войны, а с наркозависимостью лучше бороться не в кабульских парках, а на маковых полях на юге.