«Оказывается, можно быть причастным, но не виноватым». Мать казахстанки Томирис Байсафы — о том, как присяжные оправдали сына экс‑премьера Дагестана

— Ваша дочь была два года в отношениях с Муртузали Меджидовым. Она вам о нем рассказывала?

— Да, конечно, рассказывала. Я раза два его видела, когда приезжала в Москву, мы ужинали.

— Какое он на вас производил впечатление?

— Чуть-чуть недалекого, но доброго вроде бы. Насколько я могла его узнать за час-полтора. Он старше Томирис. Его выгоняли с учебы, потом он восстановился на ее курс.

— Перед трагедией Томирис говорила вам, что хочет с ним расстаться. Почему?

— Ревность [со стороны Меджидова].

— Семья Меджидова после того, что произошло, выходила с вами на связь?

— Нет, не выходила.

— Меджидов сразу стал главным подозреваемым?

— Сначала просто свидетель, долго, два года свидетель. Потом год как подозреваемый в убийстве.

— За эти два года дело закрывалось и открывалось вновь. Что происходило?

— Следователи по просьбе или под давлением той стороны, я не знаю, закрывали дело «за неимением улик». Я всегда писала в вышестоящие инстанции, и дело открывали вновь. Если это был район, то я писала уже в «город». После обращения к Токаеву дело передали в Главное следственное управление [Следственного комитета], там назначили следователя, который начал работать. До этого никто не работал, ни одно следственное мероприятие не было проведено. Два года дело квалифицировали как доведение до самоубийства, и только потом было переквалификация в убийство.

— Вы можете подсчитать, сколько раз вы летали в Москву за эти три года?

— Много, очень-очень много. Раз 25 точно. По каждому вызову следователя. Сейчас я четыре недели в Москве уже. Ужас.

— В 2020 году из-за пандемии коммуникация усложнилась?

— Да, тогда летать вообще было невозможно. И когда все границы были закрыты, следствие мне сказало: «Обязательно надо быть» — и я была за невозможные деньги.

— О чем вас обычно спрашивали следователи?

— Да все по-разному. Адвокаты [Меджидова] говорят, что у меня разные показания. Так это потому, что в течение двух лет я давала показания разным следователям и каждый записывал по-разному.

— Сколько всего следователей сменилось?

— Четыре-пять, как-то так.

— Меджидова арестовали в июле 2020 года. Вы знаете, что в это время против его отца Мухтара Меджидова тоже расследовалось дело?

— Оно начало расследоваться гораздо раньше, а в то время он был под домашним арестом.

— Вы считаете, что связи между тем, что его отец стал фигурантом уголовного дела о мошенничестве, и арестом Меджидова-младшего нет?

— Все хотят к этой версии подтянуть, та же сторона защиты. Но это разные дела: дело об убийстве и дело о растрате государственных средств. Адвокатам кажется, что так будет красивее: якобы невинный ребенок пострадал за папу. Но есть эксперименты, есть следственные действия, которые доказывают все. А уголовное дело отца в это же время — просто стечение обстоятельств.

— Какой была ваша реакция, когда вы узнали, что по делу будет назначен суд присяжных?

— Я тогда никак к этому не отнеслась, я не думала, что это будет настолько опасно. Теперь понятно, что если бы там был один судья — это было бы стопроцентное обвинение, а суд присяжных — это другая история. Но это право виновного — выбирать. Я не понимала, что мне будет сложнее.

— Сколько прошло судебных заседаний?

— Суд шел каждый день четыре недели.

— С вашей стороны были свидетели?

— Нет. Мы не думали, что это как-то пригодится, потому что полагали: раз есть акт обвинения, раз проведены следственные мероприятия — этого достаточно. Оказывается, что нет.

— Вы рассказывали, что некоторые друзья Томирис отказались приходить в суд. Почему?

— Ее друзья, которые в Казахстане, не поехали, потому что билеты на самолет слишком дорогие.

— Девушка, которая жила в комнате общежития с Томирис, тоже не пришла в суд.

— Ее позицию я понимаю, за нее родители боятся. Та сторона такая…

— А что она могла бы рассказать? Она была свидетельницей падения?

— Нет, конечно. Это все пытаются натягивать сейчас. Она вообще последней прибежала [на место падения]. Возможно, она могла бы дать дочери характеристику как человеку, все-таки они с Томирис жили четыре года вместе, возможно, это бы как-нибудь помогло.

— А какие у обвиняемого были версии произошедшего?

— Он говорил, что она с разбегу прыгнула, потом, что она оступилась, а потом, что, когда она падала, он видел ее глаза. Эксперт подтвердил, что ни одна из этих трех версий не может существовать.

— Его защита строилась на том, что Томирис хочет покончить с собой?

— Да, все строится на какой-то переписке.

— Эта переписка настоящая?

— Та сторона (защита Меджидова — МЗ) все время употребляет одну фразу, которая, действительно, существует, и вокруг нее и строят линию, подавая ее под разными соусами. Да, есть переписка, в которой Томирис пишет ему: «Ну, все, пошла умирать». При этом не рассказывают, что в другой переписке он пишет ей «Сейчас с окна сброшусь». Фраза выдернута из контекста. Когда мы устаем, мы пишем так, да. При этом никто не упоминает и его сообщения, где он тоже пишет: «Я больной», «Сейчас удавлюсь», «Прыгну из окна».

— Что за люди были среди присяжных?

— Я не смогла приехать, когда был набор присяжных. На суде я их видела: это четверо мужчин, две женщины. Просто люди из этого Никулинского района. Их набирают якобы рандомно по территориальной принадлежности суда через уведомления, но по каким параметрам их выбирают — я не знаю.

— Какое они на вас произвели впечатление? Вы говорили, что у вас нет к ним претензий. Почему?

— Нет претензий. Не дай бог, чтобы их купили. Пусть все будет хорошо, и люди на самом деле приняли такое решение. Они услышали то, что услышали. Надеюсь, на них не было давления.

— Какие вопросы были выдвинуты присяжным?

— Вопросный лист составляет судья. Причем мы, сторона обвинения, хотели внести в опросный лист корректировки, но нам не дали. Первое: доказано ли выпадение — именно выпадение — Томирис? Они на первый вопрос отвечают: «Да, выпадение доказано». Следующий вопрос: причастен ли к этому Меджидов. Четверо отвечают, что причастен. Следующий вопрос: виновен ли Меджидов. Пятеро отвечают: «Нет». Оказывается, можно быть причастным, но не виноватым. Представляете? Это нонсенс. Этого не может понять никто из людей, из нормальных адвокатов, посольство [Казахстана] в недоумении. Мы подали апелляцию, потому что это странно: быть причастным и не быть виноватым.

— Известно, какая форма суда будет во время апелляции?

— Говорят, вернется в такую же форму, к присяжным. Представляете? Я буду бороться. Я и прокуратура уже подали апелляцию, 18 июня будет рассмотрение.

— Вам пришлось доказывать, что ваша дочь не была наркопотребительницей, депрессивной и склонной к суициду?

— Кто жив, тот и прав. Его показания ничем не подкреплены. Например, он рассказывал, что Томпи хотела выпрыгнуть из машины, когда они ехали куда-то. Я спрашиваю, кто еще это знает. Он говорит: «Только я». Потом рассказал его друг, который приходил свидетелем. Я у него спрашиваю: «Ты откуда эту историю знаешь?». «Мне Муртуз рассказал». Понимаете, это история одного человека, ни на чем не основанная. К сожалению, Томпи нет и она не может рассказать нам, была ли эта история или не была. А он пользуется этой невозможностью и с удовольствием рассказывает такие истории.

— Он вам что-нибудь говорил во время заседаний?

— Когда меня допрашивали в первый день, он обратился ко мне: «Вы действительно думаете, что это я?». Я думаю, что это было наигранно, наверное, ему подсказали адвокаты. Они играют очень слаженный хороший спектакль.

— Вы что-нибудь ответили?

— Нет. Я и не собиралась, но мне и судья не дал.

— Вы рассказывали, что судья около 80% ваших ходатайств отклонил. О чем вы ходатайствовали? Основное?

— Сейчас даже не могу сказать точно. И я, и прокуратура ходатайствовали, иногда это были процессуальные просьбы, иногда возмущения на действия той стороны. Но судья каждый раз пресекал нас.

— Когда будет апелляция, на чем вы будете строить свою позицию?

— Я сейчас еще ее не до конца сформировала. Думаю, что прокуратура [будет строить] на процессуальных нарушениях, я — на лжесвидетельствовании, на некорректном ведении суда.

— Вы собираетесь подавать жалобу на судью, который вел процесс?

— Я думаю об этом.

— Вы уверены, что в обычном суде без присяжных Меджидов был бы осужден?

— Да. Потому что есть обвинительное заключение, все доказано. Он был под стражей год.

— На протяжении этих трех лет вам поступали угрозы?

— Всякое бывало. Но рассказать не могу: это недоказанный факт. Мне многое что пишут в дайрект со странных аккаунтов.

— А деньги вам другая сторона предлагала за отказ от претензий?

— Нет. Но в первый день допроса они позвонили моему супругу с предложением приехать и дать против меня показания за деньги. Он не папа девочек. И когда ему звонили с предложением дать показания, логика была — ну она не ваша дочь, какая разница. Но вообще мой супруг, конечно, меня поддерживает.

— Что вы сказали на прениях, за что вас удалили из зала суда?

— Когда начал выступать первый адвокат той стороны и начал говорить какую-то откровенную гадость про Томирис — я уже не помню, что сказала, но меня удалили, и представители прокуратуры потом вышли и сказали: «Жанна, хорошо, что вас удалили, потому что слушать пять часов то, что они говорили [про Томирис] — это кровь будет в жилах стынуть». То есть даже прокуроры и представители посольства, которые там были, вышли со словами: «Ужас, это такая грязь!». Я сначала слушала, а потом не выдержала и что-то пробубнила, после чего меня судья выгнал.

— То есть представители посольства присутствовали на заседаниях?

— Да, их юрист был всегда.

— После вынесения решения никто из властей Казахстана с вами не связывался?

— Нет, нет, нет. Реакции пока никакой не было.

— Какая позиция университета в этом деле?

— Их позиция — «моя хата с краю». Они вообще ни при чем, не имеют к этому отношения и у них все замечательно.

— Почему в момент трагедии якобы не работали камеры?

— В институте за безопасность, за камеры, отвечает проректор Шитьков. Он же еще и куратор братьев Меджидовых. Он тот, кто берет деньги, чтобы они (Меджидовы — МЗ) нормально существовали. Камеры в его ведении. Пока мы лежали в больнице, они могли почистить все что угодно.

— Вы собираетесь подавать заявление в связи с попыткой подкупа вашего супруга?

— Звонок зафиксировали документально, но всегда можно сказать, что его просто пригласили приехать. Я пока не знаю, что с этим делать.

— После прений, 4 июня, вы написали в инстаграме, что, на ваш взгляд, судья Дубков «крайне поддерживает сторону Меджидова». Почему не стали подавать отвод?

— На том этапе это было невозможно.