«Надо быть тише, а то убьют». Рассказы казахстанцев, которые вышли протестовать против выборов и оказались в полицейском «котле»

Олеся Шыназарова

Привело меня [на митинг] частое ощущение несправедливости. Я юристом вообще работаю. В процессе работы сталкиваюсь со всяким, бывают такие моменты.

Подтолкнул салют. Я лежала, болела коронавирусом, проснулась, читаю новости, а там — салюты. А я не могу даже купить себе лекарства, хотя государство говорило, что оно готово [к пандемии]. Никто не был готов, стоимость лекарств была бешеная. Какой-то момент безысходности, злости и несправедливости. Ты живешь, платишь налоги, хочешь как-то повлиять на что-то. Вот ребята из «Ояна», они стараются, а отдачи нет никакой. Друг другу помогают, а государство им — нет. Власть несменяема тридцать лет, ничего не происходит. Сколько я знаю вокруг себя людей, они боятся. Их запугивают лишением работы, запугивают тем, что родственникам будут угрожать.

Я пришла вместе с ребятами из Oyan, Qazaqstan! высказать свою позицию по отношению к проводимым парламентским выборам. Мы шли по улице Сатпаева, никого не трогали. Нам на встречу вылетает СОБР.

Берут в круг, начинают толкать со всей силы. Айсана [Ашим] упала. Девочке порвали обувь. Я там головой [ударилась]… Нас пихали, толкали, перетаскивали куда-то. Мы не успевали реагировать, только выкрикивали что-то, спрашивали, почему нас задерживают. Нас дотолкали до угла и продержали в этом углу все шесть часов. Жутко замерзли. На просьбы девочек выйти, чтобы сходить в туалет, нам отвечали отказом. Мы пытались с ними договориться, чтобы [выйти в уборную]. Это абсурд! У нас свободная страна, а мы по какой-то причине должны отпрашиваться в туалет! [Потом] отпустили буквально пару девочек, меня в том числе. Все остальные терпели как могли.

Я была одета в куртку, термобелье, на мне были шерстяные носки. Никак не спасло, было очень холодно. Я считаю, что это можно приравнять к пыткам. Мы ничего ведь не сделали — не кричали даже. Скотское отношение к людям, которые хотят выйти и высказать свое мнение.

Больше всего меня поразила безразличность СОБРа на просьбы помощи. Когда на голову [протестующей] сосулька упала, когда ребята начали замерзать, когда мы просили скорую. Никаких эмоций, совершенно безразлично им, что происходит. Хочется жить в цивилизованной стране, где можно высказать свое мнение, избежав кеттлинга.

[На следующий] день состояние такое себе. Здоровье пошатнулось, на самом деле. Кажется, я до сих пор в себя не пришла. Тихий ужас внутри меня происходит. Плюс ко всему — головные боли. Но кто будет за это отвечать?

Айзат Абильсеит

Я в движении [Oyan, Qazaqstan!] уже больше года. На прошлом митинге, 16-го [декабря], выходила, и вот сейчас. Тогда писала в инстаграме про слежку — в этот раз с утра у моего дома снова был человек с борсеткой. Мы уже сразу распознаем их.

[Перед митингом] я заказала такси в сторону «Рамстора», мы должны были собраться там с ребятами из «Ояна» и пойти к площади, к Демпартии — мы хотели вместе с ними выйти на площадь. Когда подошли к «Рамстору», там уже было много людей в гражданском с телефонами, человек двадцать или тридцать кээнбэшников. Сеть мобильная не ловила, мы даже не могли расплатиться в «Рамсторе» карточками, потому что терминалы не работали.

Решили пойти в сторону Ленина, говорили, что там ловит сеть. Сзади нас шли людьми с камерами в гражданском. И тут у остановки на Сатпаева-Фурманова тормозит автобус — газелька такая. Оттуда выбежали человек тридцать собровцев. Они начали нас окружать и сдавливать в плотное кольцо. Они тянули нас за пешеходную дорожку. Одна девочка упала, я ушибла руку. Сначала мы хотели прорваться, но нас отвели ближе к зданию. Стояли в непонятках, пытались узнать, почему нас остановили — мы шли молча, не толпой, разбились по три-четыре человека. Никаких лозунгов, плакатов.

Когда нас окружили, тогда вытащили плакаты. Ну, а что еще делать… Достали рупор, начали говорить в него про честные выборы. Стали звонить журналистам — Айсана Ашим позвонила в свои редакции, в «Масу» и «Вилладж». Никто ведь не знает, что мы тут, что не дошли до площади. Демпартию тоже уже окружили к тому моменту. В 13:22 — мы засекали — окружили нас.

У меня был день рождения [в день митинга], 25 лет исполнилось. Забавно, немного сюр. Мы стояли в этом котле и ребята говорят: «С днем рождения, Зека! Желаем тебе здоровья, а главное — свободы!».

Подошли к нам только спустя часа два-три. Мы к тому моменту уже созвонились со знакомыми, друзьями. Они привезли нам горячие напитки, подъехали журналисты и начали снимать. Все семь часов мы просто стояли и высказывали свои требования, это все, что мы делали. Больше делать было нечего.

Стояли мы под крышей, и одной из девушек сосулька с высоты упала на лицо, в районе века. Она сразу упала на землю от боли. Осколок ударил еще одного парня. Мы стали просить, чтобы вызвали скорую. Подбежал один человек — как мы поняли, он из отдела внутренней политики акимата. Он не представился, сказал, что скорую вызовут. Но в итоге ее вызвали журналисты «Vласти». Через минут пятнадцать скорая подъехала, осмотрела Айнуру. У нее синячок, опухло веко. Ей приложили вроде компресс, но она не стала фиксировать, поэтому ее на скорой не забрали, и она вернулась в круг.

В уборную отпустили только двоих девочек, и то только потому, что подошли правозащитники.

Были еще провокаторы — где-то около четырех часов взялась непонятно откуда толпа. Человек сорок, все в черной одежде и в масках с эмблемой «Намыс». Они кричали всякие «ЛГБТ-слова» — [что мы] геи, лесбиянки… Их просто взяли и унесли в газельку.

Часам к пяти к нам подошли люди из «Нур Отана». Айсулу из Лиги волонтеров. Еще кто-то из внутренней политики. Они пытались поговорить с Асем [Жапишевой]. Говорили, давайте мы будем вас по одному выпускать и развозить по домам, сами вас доставим до дома. Мы сказали, что выйдем все вместе, идти на такие уступки не надо. Третья провокация — к поддерживающим нас вне круга ребятам подошли люди в спортивной одежде, человек семь, и начали их провоцировать на драку.

СОБР сменил тактику. Наше правительство не хочет, чтобы [жесткие задержания] попадали в заголовки мировых СМИ. Это плохо сказывается на имидже страны. На Сайране в 19-м году действительно были грубые задержания, после этого волна возмущения на следующий день еще больше возросла. Там три дня митингов было.

Вчера вот тоже некоторых журналистов не пускали, чтобы не снимали. Наверное, это делают, чтобы [нас] не показывать. Даже сама эта схема — кеттлинг — пришла к нам с протестов Black Lives Matter.

Дархан Шарипов

Мы вчера вышли на мирный митинг. Где-то в час дня нас окружил СОБР, не работал интернет. Вокруг были журналисты. Мы делали фото и снимали видео, но никому не могли отправить. Мы созванивались и отправляли эсэмэски обычные, были полностью оторваны — не знали, что в городе и в интернете происходит. Пацанам пришлось справлять нужду, находясь в этом кругу.

Стояли на картонках, грелись, обнимали друг друга. Холод пробивался через обувь. Я до сих пор не могу согреть ноги. А собровцы менялись — ходили греться, кушать, сидели в машинах. Проблем у них не было с этим.

Там были провокаторы, СОБР их не трогал. Они пытались нас провоцировать, чтобы мы что-то противоправное сделали, и нас бы забрали. Словесные перепалки [были]. Эти провокаторы научены делать так, чтобы мы начали вести себя агрессивно. СОБР спокойно наблюдал, как эти люди вокруг ходили, рвали наши плакаты. Рупор мы держали в центре круга, потому что они могли выхватить его. На наших митингах так делали раньше. Мы в этот раз наученные были и решили, что будем рупор в центре держать.

Нам предлагали уходить по одному, но мы отказались, потому что так нас могли задержать. Мы бы не нашли друг друга потом. Сказали, что уходить мы будем только вместе. На это они согласны не были. Поэтому мы стояли до конца, пока нам не стало плохо. Приехала скорая, меня и Асем забрали с митинга и отвезли в больницу.

Врачи мне поставили обморожение, обострение ангины. Назначили лечение, прокапали, поставили систему.

Мне кажется, [силовиков] сдерживает только то, что есть журналисты, есть камеры. У них и так дискредитирована репутация. Они же тоже учатся, смотрят. Первые задержания, в прошлом году, на первых митингах, были агрессивные. Были и избиения. И когда эта негативная волна по соцсетям пошла, там стали задумываться.

Когда журналистов не было, нас волочили, толкали к зданию, били. Их сдерживает публичность, что есть журналисты, которые могут это снять. Не думаю, что наши сильно отличаются, например, от [беларуских силовиков]. Они так же выращены системой, запрограммированы так себя вести. Когда ты анонимен и можешь себе позволить это, у тебя есть протекция государства, очень много можно [сделать]. Ты в маске, тебя не видят. Мы в прошлый раз тоже писали заявления — на СОБР, в прокуратуру на противоправные действия. Нам пришел ответ, что противоправных действий не обнаружено.

Пара прохожих говорила: «Зачем ребят держите?». Возмущались некоторые. Но многие проходили мимо, видно было, что они боятся. Толпа в черном, люди выкрикивают лозунги. Никому не хочется оказаться в участке.

На самом деле, может, я уже преодолел свой страх. Но пока немногие могут это сделать, когда видят [патрульные машины]. У нас ведь все боятся ментов. Нам в детстве страшилки рассказывают, вот мент придет и заберет тебя. Это заложено с самого детства в голову. Люди не воспринимают правоохранительные органы как людей, которые тебя защищают. Есть страх.

Есть достаточно большое количество людей, которые не согласны с системой. Я же тоже проходил этот путь: [сначала] наблюдатель, потом начал выкладывать что-то… Спустя полтора года уже пришел к [активизму]. Важно отстаивать свои права, кроме нас это никто не сделает. Людей становится больше, это не остановить.

Я избиратель, я плачу налоги. Хочу, чтобы их правильно распределяли. Хочу, чтобы, если человек не справляется со своими обязанностями, я мог его сменить. Я не заинтересован идти в политику. Я занимаюсь своим делом, у меня есть увлечения. Хочу, чтобы деньги, которые я плачу, не уходили на коррупционные схемы, чтобы передо мной отчитывались за мои деньги.

Бауыржан Адилханов

Проснулся утром, сделал дыхательную практику, принял холодный душ и двинулся в сторону [торгового центра] «Достык плаза», где были мои друзья. Там я заметил людей в масках, в капюшонах — кээнбешники, так мы их называем. Они видели меня и звонили куда-то. Акиматчики, кээнбешники, они все одинаково выглядят, одинаково себя ведут, одинаково стоят, одинаково держат телефоны. Вы не поверите, но даже двигаются одинаково. Они прям выделяются из толпы.

Мы пошли в сторону улицы Сатпаева. Нас было человек 15-17. Пошли маленькими группами, но близко друг к другу. И они за нами. С каждым кварталом их становилось больше. Когда мы дошли до Сатпаева, собралась большая толпа. [Шли] со всех сторон — справа, слева, сверху, снизу. Мы повернули в сторону площади. Там стояло несколько машин, люди смотрели на нас. Я там увидел представителя акимата — невысокого роста, в очках и маске. У него очень запоминающееся лицо, он часто ходит на митинги. И другие тоже, имен их не знаю, но видел их раньше. Мы прошли мимо, они ничего не сказали нам.

Когда мы почти дошли до Аграрного [университета], там стоял белый «мерседес» с тонированными окнами. В нем сидел полицейский, так полулежа сидел. Когда он увидел нас, он быстро встал, выпрыгнул и стал махать рукой. Из машины выбежали полицейские, человек в белой зимней фуражке дал приказ «быстро окружить». Нас начали окружать. Мы сами тоже встали в круг, думали, что нас сейчас будут задерживать и по автозакам кидать. Начали нас толкать грубо вниз по улице.

Я держал двух полицейских за руки и стоял на месте, они не могли меня подвинуть. Девушки рядом со мной стали падать и их придавило. Одна девушка встала между мной и полицейским, ее в лепешку раздавило. Из нее как будто воздух вышел. Мне пришлось отойти, меня сразу стали толкать, пинали, будто хотели подножку поставить. Айсана Ашим упала на асфальт, ей было очень больно, и я помог ей встать. Я пытался немного сопротивляться, но понял, что придется идти.

Они загнали нас туда, где с правой стороны была стена, она полностью нас закрывала. Слева был бугорок. То есть, нас не видно и не слышно. Я спросил, в чем дело. И они сказали, что мы сами не слушаемся и не идем, куда надо. А я говорю: «Мы же вам не скот, который можно туда-сюда [гонять]».

Было очень холодно, я отморозил себе ноги. Я пришел в теплой одежде, и в целом стараюсь закаляться — стою на гвоздях, занимаюсь йогой. У меня после почти семи часов на морозе, как бы я ни был [закален], начались проблемы со здоровьем.

Где-то на четвертый-пятый час к нам подошел какой-то человек. Кажется, он представился работником акимата. Начал нам ставить условия, типа «чего вы стоите на морозе, давайте мы отвезем вас домой». Я говорю им: «Вы вообще в своем уме? Вы что делаете?». Они проигнорировали, это выводит из себя сильно. Все эти семь часов я старался не нервничать, вести себя спокойно — я знал, куда иду.

Но то, что тебя держат, как скот, насильно в кругу, очень злит. Однако если применить силу, то тебя могут засудить, как летом судили Асю Тулесову. Эта мысль у меня в голове перед каждым митингом.

С первого часа у меня сильно замерзли ноги, я попросил одного из журналистов принести мне что-нибудь под ноги. Он принес мне какую-то картонку, скорее всего, из мусорки. Я на нее встал. Ребята делились в кругу теплой одеждой, у меня с собой были только лишние шапки, я их раздал. Нам приносили еду и напитки. То пропускали, то не пропускали. Ребята принесли чай горячий и какой-то полицейский не пропускал, говорил, что в этих стаканчиках может быть какое-то оружие, которые мы используем против них. 16-го декабря они говорили то же самое. Человек открыл стаканчик, показал его и говорит: «Какое оружие? Это чай! Вы в своем уме?».

Кто-то из полицейских говорил девушкам, мол, чего вы тут стоите, чего замуж не выходите? Вам, мол, рожать надо, вас никто замуж не возьмет.

На вопросы журналистов полицейские говорили, что нас никто не держит, мы свободные люди и вправе уйти. Я [услышал это] и попытался выйти из круга, но меня не выпустили.

Каждые тридцать-сорок минут полицейские менялись, шли в автобус и грелись. Смотрели в телефоне какие-то видео. Ребята говорили, что они там ели, пили горячие напитки. По [полицейским] было видно, что они тоже устают. Один [активист] сказал: «Почему мы им постоянно портим выходные и праздники?».

Когда пришел домой, знакомые как обычно звонили и говорили, что мне надо быть тише, а то меня убьют. Это каждый раз так после митинга, я выхожу на митинги с 2016-го года. Мне тогда было 18 лет, были земельные митинги.

Средний возраст всех казахстанцев, по моему мнению, это 12-13 лет. Граждане республики Казахстан не хотят брать ответственность за свою жизнь, не хотят брать ответственность за воздух, которым дышат.

Людям как-то все равно. Они хотят выражать свой протест тем, что не ходят на выборы. Это выученная беспомощность — ждать лидера, который придет и все изменит. До сих пор в сознании человека сидит культ личности. Это меня обижает сильно. Больше чем наша власть, меня обижает наш народ. Я не хочу обесценивать их переживания, но никто не мешает им показывать [позицию] своими действиями — сходить на выборы, испортить бюллетень, пойти наблюдателем, организовать митинг за чистый воздух в Алматы.

Люди просто проходили мимо нас. Все было очевидно — мы кричали, в руках плакаты. Некоторые боялись даже посмотреть на нас, как будто их за это задержат и увезут.